Отчий дом. Семейная хроника - Страница 144

144

— По образу и подобию Божьему!

— Правда, да не вся! Вот как было. Когда Сатана был низвержен с небес, он владыкой на земле оказался. Владыка — владыка, а царствовать не над кем. Что делать? Слепил он из глины подобие человеческое, а оживить не может. Узрел то Господь с небеси и совершил чудо: дыханием своим дохнул в лицо творению Сатаны, и подобие ожило и человеком сделалось. Вот и вышло, что плоть наша от дьявола, а душа от дуновения Божьего. В нас и божеское, и дьявольское, добро и зло, две воли: одна — к земле, другая к небеси устремляется. Какое же, братие, наше назначение? Побеждай в себе дьявола! Старайся не дьявольским, а Божиим рабом содеяться…

Вот тут и впутался опять Глеб Синев:

— Ты, старик, как видимо, очень много знаешь. Скажи ты нам, почему Бог одних господами, а вот меня мужиком сделал?

— У Господа все мы равны. Разделения энтого нету!

— Стало быть, сами люди это сделали?

— Выходит, что так. Сами.

— Ну, а если на небеси все равны, так почему на земле нет этого уравнения? Сказано в молитве Господней: «Да приидет Царствие Твое, яко на небеси, тако и на земли». Как же теперь правду небесную к нам на землю переправить? Сделать, стало быть, так, как на небеси: все равны, нет ни богатых, ни бедных, ни господ, ни слуг, а все братья и сестры! Уравнение, значит, всех правое. А покуда этого не добьемся, кривда будет гулять…

Подошли к толпе слушателей Ананькины, Людочка Тыркина: любопытно, о чем тут спорят. Все притихли, насторожились: Вани в капитанской форме испугались, а Синеву их не видать, спиной стоит, разглагольствует. Шепнул ему на ухо старик — оглянулся Синев и смутился, а Ваня пальцем ему погрозил и сказал:

— Опять, видно, по тюрьме соскучился?

Тот виновато улыбнулся и развел руками:

— А что я говорил? Я молитву Господню толкую.

Толпа поддержала Синева:

— Ничего худого этот человек не говорил. Про божественное наши разговоры…

Ваня со спутницами ушли, а тут шептаться начали:

— Что господа, что попы, что урядники — все одно.

— Друг за дружку вступаются…

— Не хотят, чтобы на земли яко на небеси было…

— И правду сказал человек этот: они правду-то съели!

— А вы помолчите: вон опять подошел энтот, «слухач» господский!

Стали подниматься с насиженного места. Точно воробьи ястреба увидали. Поползли кто куда, больше в зеленый сумрак оврагов…

Ваня с Зиночкой и Людочкой пошли к православной часовне послушать, как Григорий Николаевич с попами-миссионерами спорит.

В этом году около православной часовни такие бои с еретиками шли, что миссионеры подкреплений из Нижнего потребовали. С утра до вечера — сражения словом Божиим. Голоса у священников спали, охрипли оба, а врагов — конца нет. Из густой толпы, кольцом, как вражескую крепость, осаждающей православную часовню, все новые свежие бородатые богатыри от еретиков выходят, на бой словесный вызывают.

Это отклик на «отлучение» графа Льва Толстого от православной церкви.

И так большое волнение прокатилось по всей Русской земле, а тут миссионеры придумали на стену своей часовни сочиненный Победоносцевым для Святейшего синода текст отлучения налепить:

...

Известный всему миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его, и на Святое Его достояние, явно пред всеми отрекшись от вскормившей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учения, противного Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную, которою жили и спасались наши предки и которою держалась и крепка была Русь святая.

Не от мудрости налепили это отлучение миссионеры! Великое и радостное возбуждение в душах и умах сектантов оно произвело. Знали все, что Лев отлучен, но немногие читали это послание. Точно сушняку в костер раскола подбросили они. Пламя таким вихрем словесным и дерзким взметнулось под стенами Града Незримого, что они и сами испугались!

Не все сектанты раньше интересовались Толстым. А теперь, когда отлучили его от «Блудницы Вавилонской» и к народу обращение от Синода выставили, — все горой за Толстого встали:

— Свят, свят, свят Господь Саваоф, а Синод не свят, а святейший. Стало быть, святее самого Бога!

— Отцы наши древлей церковью спасались, когда Патриархи всю правду в глаза говорили! Когда за митрами золотыми не гнались пастыри, а как митрополит Гермоген от царя Грозного, за правду и заступу за народ-то смерть принимали! А ваша правда где? За кого во имя Христа вступаетесь?.. Молчи! Правду не смей сказать: сейчас ваши святейшие за шиворот да в тюрьму!

— Один истинный христианин у вас был, Лев Толстой, так вы и того, яко врага, прокляли! А за кого он вступился? За народ, за бедных и гонимых! Глаголете «Господи, Господи!», а волю Господню на земле попираете! Не вами Святая Русь держалась, не вами и сейчас держится!

Подъехали два урядника на конях. Толпа — во все стороны, врассыпную. Один на горку вбежал и кричит оттуда:

— Святейший синод урядников-то прислал?

XIX

Сон это или наяву?.. Быль или сказка?.. Россия XIX или Русь Святая XVII столетия? Пять миллионов вот таких еретиков, ищущих правды небесной на земле через Христа, Евангелие, Библию, божественные древние книги, религиозные мифы и легенды!

Тут — все науки, искусство и творчество. И невольно напрашивается вопрос Достоевского: «Что мы, культурные люди, дали народу нравственного, какую драгоценность дали мы ему в форме европейской культуры?» Не занимались ли мы тем, что лишь торопились отнять у народа и последнюю доступную ему «божественную науку», стремясь взамен «Града Незримого» подсунуть ему кровавую утопию о социалистическом рае на земле?

144