Отчий дом. Семейная хроника - Страница 8

Несомненно, Чириков осмыслил традиции исторического романа Серебряного века, усвоил опыт Мережковского, Белого, Брюсова и предложил собственное прочтение событий рубежа XIX–XX вв. Поэтому для него по мере нарастания катастрофического восприятия истории становится все более важен библейский контекст. Накануне Октябрьской революции в легенде «Девьи горы» прозвучало его грозное предостережение: явится в погрязший в пороках, безбожный и обреченный мир Антихрист, приняв образ праведника, и красавица будет носить во чреве сатанинское дитя. Образы Апокалипсиса стали формировать мифологическую основу его последних романов, особенно ощутимую в «Звере из бездны» и «Отчем доме».

Немалую роль в формировании историософских представлений художника также сыграли «переворот», который он пережил после событий 1905 г., и усвоение религиозных взглядов Толстого, которые со временем стали Чирикову особенно близки. «Резонанс» толстовских идей в творчестве писателя, вероятнее всего, был обусловлен определенным сходством их мировоззренческих установок, определившихся после преодоления каждым из них духовного кризиса, который высветил бессмыслицу всей их прежней жизни. Хотя Толстой, как известно, по-своему толковал смысл христианского вероучения и стремился очистить его от внешней догматики и церковной ритуальности, что для Чирикова было совершенно неприемлемо, тем не менее устремленность к религиозному миропониманию определила во многом становление новой творческой манеры обоих художников. Толстой в поздних текстах использует «прямое» высказывание, пренебрегает достоверностью и психологичностью мотивировок, приходит к тотальной критике всех государственных и церковных институтов и обличению нравов современного общества. И Чириков, в произведениях 1910-х гг., казалось бы, навсегда простившийся с прежде столь характерной для него остро социальной проблематикой и сосредоточившийся на раскрытии «души человеческой <…>, красоты и чудес творения Божьего», в конце творческого пути приходит к осознанию неразрывности человеческого и социального, рисует обусловленность поступков человека историческими обстоятельствами, с одной стороны, и видит его вершителем мировой истории — с другой. Но, главное, также предпочитает говорить прямо, без обиняков.

Одним из самых спорных пунктов толстовского учения всегда была мысль о «непротивлении злу насилием», которую большинство современников писателя воспринимали как проповедь бездействия и пассивного соглашательства с политикой самодержавия. Поначалу не избежал такого понимания и Чириков. В январе 1905 г. он даже отправил Толстому возмущенное письмо с критикой его рассуждений по поводу трагических событий «Кровавого воскресения». Тогда Чириков писал: «На варварское избиение безоружных рабочих, шедших к своему царю с крестами и хоругвями, чтобы заявить о своих нуждах, — Вы нашли нужным снова сказать „не противьтесь“ и высказали свою уверенность, что никакой свободы рабочим не надо, а следует заниматься самоусовершенствованием… Добрый барин! „Самоусовершенствоваться“ очень удобно в Ясных Полянах, с громким именем Льва Толстого, которого „не трогают“ даже в тех случаях, когда обыкновенных людей вешают и гноят в тюрьмах». Однако в эмиграции художник изменил свое отношение к этому постулату толстовского учения и, пройдя сквозь ужасы Гражданской войны (а до этого и Первой мировой), воспринял толстовскую веру в спасительность «непротивления», сделав, однако, акцент именно на отрицании насилия как такового.

Убийство как одно из тягчайших преступлений «каиновой печатью» ложится на души героев его произведений — белогвардейца Владимира Паромова из «Зверя из бездны» и полковника Сосновского из «Мстителей» (1921). Спасаясь от погони, первый убивает преследующего его красноармейца. И всю оставшуюся жизнь не может забыть устремленный на него глаз убитого, в котором читается немой вопрос: «За что меня, уже бессильного и безвредного, ты убил?» А неизбывные муки совести «молчаливого полковника», казалось бы, совершившего справедливое возмездие и покаравшего насильников сестры, прорываются в неуместной исповеди, которую он выплескивает на ничего не подозревающих, собравшихся весело отпраздновать Рождество людей, исповеди, в которой он ищет себе оправдания и не может его найти. И то, как отшатываются от него обитатели эмигрантской колонии, говорит о том, что этим убийством он отрезал себя от живых… Библейский постулат «Мне отмщение, и Аз воздам» оказывается действенным: мщение не может быть вменено в обязанность человеку, кто прав, кто виноват — решает Бог.

Но любая война пробуждает в человеческой психике такие инстинкты, которые заставляют забывать об этой истине. Чириков показывает, что безнаказанность пьянит даже самых благородных людей настолько, что идеи, во имя которых они брались за оружие, оказываются уже не важны. И здесь писатель расходится с Толстым, все же допускавшим, что в освободительной войне человек руководствуется «скрытой теплотой патриотизма». Чириков обнаруживает несостоятельность толстовской идеи «отойди от зла и сотворишь благо», обнажая обстоятельства, которые не позволяют «отойти» от кровопролития. Ведь, как замечает один из персонажей «Зверя из бездны», «сунут в руки винтовку, а сзади пулемет поставят: иди, убивай! <…> а ты научи, как отойти!». И в «Отчем доме» писатель, вернувшись на полтора десятилетия назад, показал рубеж, перед которым еще можно было остановиться. Этим романом он как бы говорил: «Вот если бы тогда мы опомнились…»