Отчий дом. Семейная хроника - Страница 195

195

Высчитали все. Помолчали. Грамотей свернул прокламацию и подумал вслух:

— Разя к Григорию Миколаичу сходить, показать эту гумагу и посоветоваться?

Не одобрили. И тут сомнение:

— Человек он хороший, правильный… Это верно! По-божьи живет. А только как сказать? Свой своему поневоле брат — говорит пословица. Когда мы просили его жалобу на старую барыню подать — все-таки отказался. Знать не знаю, и ведать не ведаю!

— Да ведь как сказать? Чти отца и мать твою! — сказано… А тут надо бы руку на родную мать поднять… Сам он земли барской взял себе только восемь десятин и работает. Значит, никому не обидно, правильно… Так бы оно и пришлось по восьми десятин на душу, если бы всю барскую землю поделить обществу нашему…

— Поболе еще, пожалуй, вышло бы!

Начинали высчитывать. Дело трудное. Путались и спорили, деля воображаемую землю на души. Сколько душ? Кому не стоит давать? Как быть с душами за рекой: правильно ли на эти луга замураевские мужики свою претензию имеют?

Столько жгучих вопросов поднимается, что и сейчас готовы уже подраться.

— А вы, дураки, не орите! Не ровен час, кто мимо из начальства пройдет! И земли еще не получили, а словно пьяные орете! Вот поедет мимо урядник, он покажет вам землю!

— Ты, Митрич, эту гумагу изорви и брось! Оно спокойнее…

Так рассуждали степенные мужики солидного возраста, из той породы, которую революционеры называли «несознательной».

Но теперь почти в каждом селе имелось по несколько экземпляров «сознательных»: это — ребята, побывавшие на стеклянных и суконных фабриках, на зимних заработках в городе, успевшие там набраться от пропагандистов азбучных истин революционной премудрости и всяких хлестких демагогических лозунгов. Такие распевали уже «Вставай, подымайся, рабочий народ!» и сочиняли частушки на злобы деревенской жизни:

От царя пришел приказ
Без разбору драть всех нас.

Деревенски мужики,
Вы сымайте-ка портки,

Получайте свою долю
И за землю и за волю!..

Степенные мужики называли таких «хулиганами», «озорниками». Нарождался новый тип полумужика-полурабочего, оторвавшегося от земли, но еще не проглоченного городом и фабрикой. Этот тип входил в мужицкую жизнь клином, который вбивался жестоким законом экономического разложения мужицкого хозяйства. Вместе с ним уходила из крестьянского мировоззрения легенда о том, что до царя правда не доходит, а как только дойдет, то все в крестьянской жизни переменится: правда восторжествует, и зло будет наказано царем — помазанником Божиим…

Евгений Чириков.

Белград, 1931 г.

Книга пятая

I

Бабушка с Наташей собирались уже выехать из Алатыря в Никудышевку, когда совершенно неожиданно приехал старший внук, Наташин брат, Петр Павлович Кудышев.

Больше двух лет он уже не появлялся в родных палестинах. Он вообще как-то отщепился от родной семьи. Писать ленился, на письма не отвечал и никакого притяжения к отчему дому не обнаруживал…

И вдруг, когда о нем отвыкли и думать, прикатил.

Не узнали его.

Подъехал к крыльцу извозчик: в пролетке — высокий и статный господин в военной форме. Удивленно рассматривает дом, точно не узнает или ищет. Старик Фома Алексеевич увидал это в окно и пошел доложить бабушке:

— Ваше сиятельство! К нам прибыли вроде как офицер.

— Ну, поди встреть! Спроси, что ему угодно. Наташа! К нам кто-то приехал.

Звонок. Тихий разговор с Фомой Алексеичем в передней. Наташа выглянула туда через щелочку приоткрытой двери: не узнала! Какой-то молодой, красивый, в военной форме… Посмотрелась в зеркало, поправила прическу и вышла.

— Вам кого угодно? — смущенно спросила Наташа, краснея под нахальным взглядом молодого офицера.

— Наталию Павловну Пенхержевскую!

— Петя?!

— Ну да! Я!

Наташа даже не поцеловалась с братом, а, радостно смеясь, закричала в дверь:

— Бабуся! Петр… Петя приехал!.. Почему ты в военной форме? Тебя положительно не узнаешь!

Наташа не без смущения поцеловалась с братом. Точно и не брат с сестрой, а просто хорошие знакомые. Как откормленная утка, выплыла бабушка и вытаращила глаза:

— Что такое?!

Бабушка, как мы знаем, недолюбливала этого внука, называвшего ее когда-то и «бегемотом», и «крокодилом». Но тут все было позабыто и прощено. Бабушка даже заплакала от волнения.

Конечно, отъезд был временно отменен по случаю этого исключительного события.

— Вы меня не узнали, а я наш дом не узнал. Что вы, какую-то чучелу гороховую сделали?

— Почему чучелу? — обиженно спросила бабушка.

— Да уж очень дико раскрасили…

— Ты лучше объясни, почему ты в военной форме? — спрашивали бабушка и Наташа, разглядывая военного красавца.

— Тебе очень идет военная форма… Но почему?

— Я бросил университет. Сейчас отбываю воинскую повинность, а затем буду служить царю и отечеству: в военную академию хочу…

Одет франтовато. Все на нем в обтяжку, блестит, скрипит, бренчит. Голова острижена бобриком. Усики стрелками. Позванивают шпоры на лаковых сапогах:

— Я в конной артиллерии…

И бабушка, и Наташа не наглядятся на родовитого красавца с таким румянцем загара на щеках, что лицо кажется сделанным из старой слоновой кости.

— Знаешь, Петя, на кого ты похож?.. На Вронского из «Анны Карениной»!

Петр Павлович приятно ухмыльнулся и подтвердил:

— Представь: то же самое мне говорили уже три девицы… А кстати, Людочка Тыркина замужем, конечно?

195