Отчий дом. Семейная хроника - Страница 184

184

Не принять заявленной записи ротмистра — это значит подтвердить свою политическую неблагонадежность и сделаться личным врагом весьма могущественного представителя власти.

Комитет раскололся. Принципиально все находили участие ротмистра равносильным издевательству над общественным мнением, но в какой форме отказать? Отказать, чтобы никакой политики незаметно было? Как ни ворочали мозгами — ничего не придумаешь. Прямо хоть отменяй всю музыку!..

В самую критическую минуту, когда вся затея была готова развалиться от мины, заложенной жандармским ротмистром, подвыпивший Ваня разрешил единым духом политическую проблему:

— Очень просто! Обедов никаких не будет, отменим, о чем в клубе выставим объявление. Так и так, за отказом Павла Николаевича от официального чествования и т. д. А я устраиваю прогулку на своем пароходе и приглашаю кого хочу! Я не обязан приглашать по чинам и званиям… Пускай на меня озлится: мне ни тепло, ни холодно. Я живу в Симбирске и уж если тамошнего губернатора и жандармского полковника не приглашаю, так вашему ротмистру и обидеться не полагается! Даю пароход в полное распоряжение и печатаю и рассылаю пригласительные карточки. А все остальное на своем месте: как было.

Эта гениальная изобретательность Вани была встречена восторженно, и ротмистр получил очень любезное письмо:

...

Польщенный Вашим любезным вниманием, Комитет, к сожалению, должен Вам сообщить, что Павел Николаевич Кудышев от общественного чествования отказался. Вследствие изложенного имеем честь препроводить при сем Ваш взнос в сумме трех рублей. Комитет.

Телеграмма в Симбирск — и через два дня пароход «Стрела», разукрашенный зеленью и флагами, стоял уже на якоре у пароходных пристаней, а Ваня Ананькин щеголял по городу в капитанской форме своего изобретения.

На стенах клуба появилось объявление об отмене торжественного обеда, и записавшиеся на него приглашались получить обратно свои взносы. Конечно, исправник и ротмистр быстро пронюхали эту хитрую проделку, изобретенную Ваней Ананькиным, но никакой новой мины придумать не сумели.

Впрочем, Ваню все-таки они укусили. Как-то он забежал в клуб пообедать и наткнулся на исправника с ротмистром.

— Мое почтение! Скажите, пожалуйста, что это на вас за форма и кем она вам присвоена?

— Обыкновенная… Волжские капитаны носят…

— Носят бывшие чиновники и офицеры Морского ведомства, и то совершенно не такую, какую изволили вы изобрести. Вы, конечно, большой изобретатель, но в данном случае это — самозванство… Потрудитесь снять!

Ваня сострил:

— Затрудняюсь… Я в общественном месте, где без брюк и пиджака как-то не принято…

Исправник послал за надзирателем и приказал ему составить протокол о незаконном ношении неприсвоенной формы.

— Я окончил Нижегородское речное училище и потому имею право носить форму.

— Я отлично знаю эту форму. Она весьма скромна, а вы вообразили себя адмиралом, нацепили себе какие-то погоны со звездами, золото на рукавах и даже белые штаны…

— Прошу записать, что я пребываю в обыкновенных летних белых брюках!

Составили протокол и дали подписать его Ване. Ваня прочитал и сделал огромнейшую оговорку, прочитав которую исправник заметил ротмистру:

— За эту оговорку можно посадить на скамью обвиняемых уже по другому делу: тут оскорбительное вышучивание властей и законов…

Весь город хохотал, когда узнал, как Ване Ананькину предложили в клубе снять штаны, на что он не согласился. Это происшествие так раскрасили в передаче друг другу, что и Ваня временно сделался героем!

— Скорее вон из этой дыры! — говорил Павел Николаевич, укладывая дорожные чемоданы.

Он уговорил Леночку принять предложение Вани: поехать на пароходе до Нижнего и оттуда — прямо в Архангельск через Москву.

Ваня накануне погрузил все вещи Кудышевых на свой пароход, и никто не знал, что они уже не вернутся в Алатырь…

День отъезда их был последним значительным событием в городке. Казалось, что снялся с места и поехал весь культурный Алатырь. На пристани творилось небывалое. Огромнейшая толпа народа шумела около пристаней, привлеченная разукрашенным пароходом, оркестром музыки на его балконе и вереницами нарядных барынь под разноцветными зонтиками, с букетами цветов, венками и китайскими фонариками для задуманной иллюминации…

Когда Павел Николаевич с женой и мальчиком Женькой подъехали в щегольском экипаже (дал Тыркин) к пароходу, грянула музыка, взвился флаг на мачте, с парохода понеслось «ура»…

Ну а что делалось потом на пароходе — сказать не могу, ибо не присутствовал, как и бабушка, которая, оставшись одна в опустевшем доме, повалилась на постель и горько заплакала.

Ну вот и проводили «героя»!.. Кончилась мышиная беготня в Алатыре, и городок снова стал походить на ленивого жителя, который только что продрал глаза, позевывает, почесывается и вспоминает: что такое вчера случилось и отчего это на душе не совсем спокойно?

Точно всем стало вдруг нечего делать. Скучно. Так бывает в доме, когда веселые гости разойдутся и оставят после себя только неряшливые столы с объедками и недопитыми стаканами…

XV

Притих, нахмурился, задумался старый бабушкин дом…

Бывало, и в нем, и около него жизнь кипит, мышиная суетня с утра до ночи. Ползут и едут люди, кто в дом, кто из дому. Около парадного крыльца — извозчичьи, почтовые пары, своя лошадь поджидает. Стемнеет, все окна в доме приветливыми огнями в темноту подмигивают и прохожих приманивают…

184