Отчий дом. Семейная хроника - Страница 152

152

XXIII

Горд и честолюбив был «отец русской социал-демократии». Хитрый Ильич сразу подметил эту слабую струнку Плеханова и начал все чаще на ней поигрывать. Знал, кого на какую удочку можно поймать! Веру Засулич очаровал своей буйной ненавистью к самодержавию и русским царям, о которых говорил с кровью в глазах и дрожью в голосе и революционным темпераментом, которым та объясняла все словесные еретические выходки этого исключительного фанатика революции. Разбив в центральном органе единодушие по отношению к собственной персоне, Ильич, ловко маневрируя этими симпатиями и антипатиями, начал поодиночке отодвигать на задний план старцев, основоположников, пока глаза их не раскрылись и пока они не почувствовали общей опасности. Тогда спохватились, да было поздно: Ильич успел уже сильно укрепить свои позиции как в России, так и за границей.

Озорник и хулиган марксизма к своим рукам вожжи прибрал и почувствовал себя Архимедом, нашедшим точку опоры, чтобы, освободившись от «мягкотелых слюнтяев» — как он называл стариков, — повернуть колесо исторического процесса…

Спохватились старички и натравили на дерзкого еретика самый крупный тогда авторитет социалистический, Каутского.

В «Граде Незримом» необычайная сенсация: в партийном органе социал-демократов, в «Искре», появилось открытое письмо Каутского с осуждением как тактических приемов Ильича, так и его бессовестной демагогии, извращающей праведную веру. Взволнованно радуются и эсеры, и старички-основоположники. Первые радуются тому, что марксисты сами секут друг друга, а вторые — тому, что теперь хулиган марксизма авторитет свой потеряет, а они снова возвысятся и станут блюсти чистоту риз марксистских… Пишет на радостях один старичок другому старичку:

— Итак, первая бомба отлита, и с Божьей помощью Ленин взлетит на воздух.

Даже Бога на радостях вспомнил — так приятно было читать письмо непререкаемого авторитета Каутского!

— Необходим общий план кампании против Ленина. Взрывать его, — так взрывать до конца! Надо выпустить на него еще Розу Люксембург и Парвуса. Это, знаете, для того, чтобы ударить по лбу наших меднолобых, рассеять гипноз и сделать их восприимчивее для аргументации по существу, а не для одних сакраментальных словечек…

Радуется старичок, а его все-таки страхи и сомнения обуревают:

— Но как быть? Заполним ли мы «Искру»? Может быть, выпустить против Ленина коллективный протест? Плеханов против этого: слишком много чести. Соображение правильное. Но как быть?

А Ильич прет себе вперед, локтями расталкивая праведников. Он все взвесил и рассчитал: победа будет за ним, а потому, отбросив все побасенки о стыде и совести, — действуй!

Воля железная, глаз меткий, хитрость дьявольская, душа свободна от всяких буржуазных добродетелей, гордость сатанинская. Когда-то Раскольников говорил: «О, как я понимаю пророка Магомета с саблей на коне! Велит Аллах и повинуйся, дрожащая тварь! Прав пророк, когда ставит где-нибудь батарею и дует в правого и виноватого, не удостаивая даже объяснений. Повинуйся, дрожащая тварь, и молчи, не желай, потому — не твое дело!» Говорить-то он говорил, а сделать не смог, потому что не хватило смелости через Христа и его слюнявую мораль перешагнуть, а вот он, Владимир Ульянов, перешагнет через все пороги! Только таким путем и можно сдвинуть мир с мертвой точки. Пусть для этого потребуется море крови и реки слез. Его не растрогают дети с кувшином слез матери, который растрогал гауптмановского Гейнриха в «Потонувшем колоколе»…

Над «героями» Ильич смеялся, а сам был с головы до пят пропитан жаждой всемирного героизма, жаждой воссесть на трон вождя всемирного пролетариата. И на этом пути нет ничего недозволенного, нет ничего святого, нет решительно ничего, о чем стоило бы пожалеть!

Где-то в сокровенности души пошевеливалась еще радость отмщения русским царям за убийство любимого брата, кровь которого так и осталась неотомщенной…

В интеллигентском «Граде Незримом», на берегах Женевского озера, созревал тайно будущий Антихрист и Великий провокатор мира сего.

Но не пришел еще час его…

Евгений Чириков.

Моравия, с. Роскошь.

Лето 1929 г.

Книга четвертая

I

Когда-то и критика, и читатель жаловались на то, что вся наша литература и искусство пропахли «мужиком» и что даже в великосветских салонах и гостиных воняет «мужицкой избой»…

Давно прошли эти времена. «Мужик» пропал со всех горизонтов искусства и литературы. Только одинокое «Русское богатство», где отсиживались обломки разгромленного народничества с Михайловским и Короленко во главе, продолжало во всех своих отделах долбить русскому человеку, что в огромном царстве, где «мужик» остается основным кормильцем и защитником государства, мужика никак не скинешь со счетов русской экономической и политической жизни.

Царь и его правительство по-прежнему стремились укрепить трон на «дворянине», а новая идеологическая интеллигенция, сотворившая себе кумира из «рабочего», превратила «мужика» в некоторую алгебраическую величину с отрицательным знаком, с которой все-таки необходимо было считаться при разрешении задачи построения социалистического рая по рецептам нового евангелия от Карла Маркса. По этим рецептам надлежало «выварить мужика в фабричном котле». Итак, для правительства — только дойная корова, терпеливая и выносливая, для интеллигенции — сырье для выделки необходимого пролетариата…

Но все это там, далеко, в столицах, где решались судьбы мужицкого царства без мужика, где всякие операции над ним производились как научные опыты над кроликом, где всегда за мужика и от имени мужика думали, говорили и решали правительство, интеллигенция и «первенствующее сословие», дворянство. На необъятных просторах русской земли мужик был молчалив, терпелив и кроток:

152